«КАРТИНЫ ЖИЗНЕННОГО ПУТИ» ЛАЗАРЯ КАГАНОВИЧА
О детерминации такого сложного явления самосознания, как образ или картина своей собственной жизни, можно высказаться лишь метафорически: «ткань полотна», на котором наше «я» изображает самую важную в своей жизни картину, сплетается из феноменологических и социокультурных явлений. Обратимся к феноменологическому анализу, позволяющему слой за слоем рассмотреть индивидуальные составляющие представлений человека о своей жизни. Понятие «картина жизненного пути» [Ананьев 1968] относится к важнейшим характеристикам самосознания, отражающим этапы индивидуального развития и связывающим события жизненного пути в единую систему отсчета. Основным содержание субъективной картины жизненного пути являются межсобытийные связи — реализованные, актуальные и потенциальные. Люди, нашедшие свое призвание, проявляют большую адекватность в осознании значимости событий. Наоборот, у людей, не нашедших свое место в жизни, количество случайных, не связанных друг с другом событий в картине жизни оказывается довольно большим. В описывающих содержание субъективных картин жизненного пути текстах могут отсутствовать межсобытийные связи, принадлежащие либо к прошлому, то есть реализованные, либо к настоящему, то есть актуальные, либо к будущему, то есть потенциальные связи. Этот феномен был назван «мотивационной недостаточностью» [Хроник, Ахмеров 1988]. В результате исследований оказалось возможно типологизи-ровать деформации субъективных картин жизненного пути и обобщенно представить их следующим образом: отсутствие потенциальных связей, характеризующее чувство бесперспективности; отсутствие потенциальных связей сопровождается обычно и отсутствием актуальных связей, что свидетельствует о пассивности человека в настоящем и отсутствии надежды на будущее; отсутствие реализованных связей приводит к обесцениванию прошлого; отсутствие актуальных связей возникает тогда, когда человек не чувствует связи своего прошлого с будущим; отсутствие реализованных и потенциальных связей и наличие только актуальных означает, что человек полностью поглощен текущим периодом жизни, воспоминания или мечты, которые не имеют непосредственного отношения к заботам дня сегодняшнего, кажутся непозволительной роскошью; картина жизни лишь с потенциальными связями может быть характерна для человека, с головой ушедшего в мечты и планы, правда, по его собственным ощущениям, ничего толкового он пока сделать в своей жизни не успел — прошлое и настоящее обесценивается, то есть настоящее незначимо, а прошлое пусто [Либии 2000: 390-391].
Социокультурные же «переплетения» этой «ткани» позволяет рассмотреть подробно историческая психология [Шкуратов 1997]. Историческую психологию можно определить как изучение психологического склада отдельных исторических эпох, а также изменений психики и личности отдельного человека в специальном культурном макровремени, именуемом историей. Историческое время есть связь между прошлым, настоящим и будущем человечества. Исторически можно изучать не только то, что минуло, но и современность, а также грядущее. Историческая психология в широком значении слова — подход, помещающий психику и личность в связь времен. Прием этот общепринят в социально-гуманитарном знании, которое только и делает, что наблюдает за человеком в реке перемен. Историческая психология возникает из стремления подвести под эти наблюдения некий метод, отделить научные методы от художественного вымысла. Читатель исторических романов и мемуаров хочет знать, какими люди прошлого были «на самом деле». Челове-коведы разных профилей, которые высказывают мысли о ментальностях, но не имеют возможности их проверить, тоже хотели бы, я уверен, открыть источник надежных фактов о психологии разных эпох.
«Картина жизненного пути» человека, политика, любого лидера — это попытка, вполне объяснимая с психологической точки зрения, редуцировать сложную синкретическую невозможность понимания себя со стороны и в окружении других до более имманентных форм. Естественно, это все равно ни к чему не приводит, поскольку «договориться» на уровне слов можно о чем угодно и до чего угодно, но нельзя искусственно придать синкретическую энергию смыслообразовательных потенций в акте переживания дискретизированным, семиотически определенным и прагматически рациональным сущностям, от этого синкрезиса отпавшим. Из этой психологической потребности достичь полноты сопереживания, прилагая при этом минимум духовных усилий, вытекает практика создания псевдообразов на картине ложных и чисто конвенциональных ценностей — ценностей на уровне слов. Это становится, надо отметить, возможным только тогда, когда культура настолько аккумулирует семиотические элементы, что становится способной творить сущности из своего собственного материала, последовательно отчуждая субъекта от первичного синкрезиса.
Интересно, что «картина» изменяться не способна — меняется лишь взгляд на нее. Создающий свою «картину» первоначально сознает свои ощущения и формулирует их, затем постепенно теряет дар слова: чем больше он видит, чем глубже ощущает, чем искренне сострадает народу и стране, тем меньше способен себя выразить в словах. Чем глубже слово, чем сложнее мысль, тем беднее речь, тем затрудненное ее рождение. Ведь естественной речи заведомо противопоказаны клише социальных диалектов, облегчающих речевую информацию. А это ведет либо к фальсификации, либо к бессмыслице. Бессмысленность же, следствие лукавства, иногда приобретает видимость содержательности, заставляющей задуматься. Бессмысленность может стать следствием попытки перевода в иную семиотическую систему непереводимых обстоятельств и речей.
«Картина жизненного пути» трагична и комична одновременно — амбивалентна. Трагичность «картины» в рефлексии «немоты» людей и их обреченности на обоюдное непонимание, а невозможность общения обрекает людей на одиночество и распри. «Картина жизненного пути» политика — это попытка прорвать сферу непонимания, попытка понять себя и других, дать возможность понять другим себя. Комика автопортрета состоит в фальшивой позиции метаязыка. В одном из своих писем 3. Фрейд пересказывает хорошо известную шутку об одном недавно женившемся человеке, которого его друг спрашивает, как выглядит его жена. Молодожен отвечает: лично мне она не нравится, но ведь это дело вкуса. Комика автопортрета заключается в стереотипе-клише, маске-актере, ходульности и театральности. Славой Жижек напишет, что с такого рода ответами он столкнулся в интервью с Жириновским [Славой Жижек 1998: 166-167].
Может быть, В. Гроссман был прав, написав: «От Аввакума до Ленина наша человечность и свобода партийны, фанатичны... Чехов сказал: пусть Бог посторонится, пусть посторонятся так называемые великие прогрессивные идеи, начнем с человека, будем добры, внимательны к человеку, кто бы он ни был... Вот это и называется демократия, пока несостоявшаяся демократия русского народа» [Гроссман 1980: 187-188].
Начнем с человека и мы. В силу известной российской традиции, описанной Ю. С. Степановым, индивид мыслится как человек — свободный, равный и братский всем другим членам массы, но не как личность. В российской культуре человек и индивид представляют собой некоторый эволюционный ряд, стадии, или фазы, развития одного концепта, т.е. концепта 'Человек. Личность'. В связи с этим данный концепт приобретает разные измерения или параметризуется. Есть три наиболее естественных параметра, или аспекта, человека — три линии его естественной параметризации: человек в отношении к миру, человек в отношении в сообществу, к себе подобным, человек в отношении к самому себе. 3а счет все большей и легализованной рефлексии параметризации человек во все большей степени (поведенчески, психически, ментально) выделяется из массы, по К. С. Аксакову, приобретает «индивидуальное лицо в народе». Ю. С. Степанов отмечает, что 'личность' — persona восходит к этрусскому обозначению «маски» — театральной маски, маски персонажа на сцене. Таким образом, в этом римском понятии, пожалуй, впервые в истории социально закрепляется идея — весь мир театр. Но это одновременно фиксация идеи социальных ролей. Латинское persona дало в русском языке два ряда слов: с одной стороны, как перевод, особа; с другой стороны, как заимствование, персона в значениях 'особа, лицо' и 'потрет' [Степанов 1977: 551-552].
Параметрически личность — носитель языка, индивид, человек, о котором известно, что это личность, и которого мы знаем по речам и по делам его. Субъект же — тот, кто дан нам только по речам; системность в действиях субъекта нам не доступна.
Параллель выявляется в основных линиях прагматической интерпретации высказывания -это «расслоение» «я» говорящего на «я» как подлежащее предложения, «я» как субъект речи, наконец, на «я» как внутреннее «эго», которое контролирует самого субъекта [Степанов 1998: 374-375].
Это, можно сказать, когнитивное расщепление субъекта, которое на поверхности языка предстает как более или менее удачная метафора, приложимая к сумме жизненных примеров, в которых проявляются те или иные психические отклонения, формирующие «практически здоровую» человеческую личность.
Наиболее доступным и информационно насыщенным способом постижения человека является информация, которую он (человек) передает при помощи обыкновенного языка. Как заметил психолог Дж. Марсия: «Если хотите что-нибудь узнать о человеке, спросите его. Может быть, он вам что-нибудь и расскажет» [Я, субъект, индивид 2002: 42]. Ибо за каждым текстом стоит языковая личность, структурированная, по предположению Ю. Н. Караулова, из трех уровней: вербально-семантического, когнитивного и прагматического. Тот же Ю. Н. Караулов отмечает, что в исследовании возможно использование как достаточной протяженности текстов, так и достаточным может стать не обязательно связный текст, но набор речевых произведений отрывочного характера, реплик в диалогах и различных ситуациях, высказываний длиной в несколько предложений и т. п., но собранных за достаточно длительный промежуток времени [Караулов 1992].
Учение о языковой личности, намеченное в основных чертах в 20−30-е годы нашего века, лишь в последние десятилетия обретает некоторую теоретическую и методологическую определенность (во многом благодаря работам
Ю. Н. Караулова). В перспективе это учение позволит найти ясные «лингвоориентирован-ные» методики установления своеобразия индивидуального или коллективного «я», как оно проявляется в продуцируемые этим «я» текстах.
Речевой автопортрет вырабатывается только в результате социальных процессов, то есть является по происхождению социальным конструктом. Существование речевого автопортрета обусловлено существованием языка. Он живет в рамках языковых форм и норм как квинтэссенции культурного опыта человечества, пользуясь при этом своим субъективным языком, языком личностных смыслов.
Автопортрет является объективным выражением психологического «я» личности, управляемым, с одной стороны, законами и нормами речи, с другой стороны — психологическими механизмами памяти.
Автопортрет трехпланов по своей сути. В треугольнике — внешнее (обличье) — значение -смыл, первое овнешняется в воспоминаниях, представляющих собой единство пространственно-временных характеристик ситуации, раскрывающейся в речи в соответствии с лингвистическими правилами языка. Речь надстраивается над чувственностью опыта, создавая схематизированные и оречевленные образы памяти. Память же автопортрета представляет собой уникальную психологическую структуру, являющуюся одновременно и когнитивной, и личностно-мотивационной. Личностная вовлеченность в творческую деятельность и когнитивная зрелость для решения новых задач -два необходимых условия успешного формирования и воплощения автопортрета.
Параметры личности, которые необходимо фиксируются в автопортрете, могут быть резюмированы следующим образом: практически близкая доступность семантики воспоминания и его овнешнения; обостренное внимание к своему когнитивному развитию; создание баланса травматических и поддерживающих элементов автобиографической памяти за счет творческого планирования будущего; выставление альтернативных (разнящихся) эмоциональных оценок одному и тому же событию; временная конфигурация автобиографической памяти, связанная с узловыми творческими моментами обучения/воспитания; умение произвольного использования элементов автобиографической памяти в качестве материала для произвольно избранных целей; вербальная разработанность автобиографической памяти; нестереотипная связь с наличным эмоционально-личностным состоянием; отсутствие потребности сравнения воспоминаний с действительностью, преобладающая ценность индивидуального видения; восприятие своей судьбы как творческого пути саморазвития и самосовершенствования.
Параметры субъекта, которые необходимы к фиксации в автопортрете, могут быть резюмированы следующим образом: физиология поведения; подверженность несчастным случаям и заболеваниям; сексуальное поведение и отношение к детям; эмоции; контроль над окружающим миром; действительная ценность для общества в сравнении с видимой ценностью; этический уровень; отношение к правде; уровень смелости; особенности говорения и слушания; особенности передачи письменных и устных сообщений; уровень реальности (согласия); настойчивость в достижении цели; буквальность в понимании сказанного; метод обращения с людьми; подверженность гипнозу; способность испытывать удовольствие в настоящее время; ценность как друга; отношение окружающих; состояние принадлежащих вещей; понимание окружающих; потенциал успеха; потенциал выживания [Базылев 1999: 16-20].
Параметризация субъекта — личности — человека происходит в слове-автопортрете, в эйдетическом феномене. Параметризация, иными словами элементирование, в чем-то парадоксальна, т.к. элемент сам по себе парадоксален. Его функции — функции элемента автопортрета — в том, чтобы объединять разнородное, координировать его, заставлять резонировать и сходиться в одно целое, но также и расширять, оформлять его. Он выступает одновременно и как слово и как факт (resp. феномен). Эти две стороны, как в свое время в своих лингвофило-софских работах обсудил А. Ф. Лосев, никогда не бывают в равновесии, не соединяются вместе, не сливаются, так как парадоксальный элемент всегда остается в неравновесии по отношению к самому себе. Он одновременно является избытком и недостатком, пустым местом и сверхобъектом, «плавающим» означающим и "утопленным" означаемым, эзотерическим словом и эзотерической вещью [Лосев 2004: 26].
Проиллюстрируем данные теоретические рассуждения практическим аналитическим обращением к мемуарам известного советского политического лидера Лазаря Кагановича.
В поведении и физиологии. — Хорошая способность работать над проектами и выполнять намеченное. — Я остался один, стал осторожным в своем озорстве, налег на учебу, одновременно на спорт, доступный в деревенских условиях того времени: плавание, лодка, попок-городки, чурки и т. п. Плюс по вечерам песни с хлопцами и девчатами, чем я увлекался и в своей деревне [Каганович 1997: 40].
В подверженности несчастным случаям и заболеваниям. — Высокая сопротивляемость
заболеваниям. — Я не сдавался, бодро работал, во всяком случае изо всех сил старался не показывать виду, что мне тяжело, и работал сгоняя семь потов. Но, естественно, физически мой молодой организм с трудом выдерживал, да к тому же еще работа не грела, а под ней теплой одежды не было и тем более теплого белья, свитера не было — в результате я простудился и заболел воспалением легких. В больницу попасть нашему брату невозможно было, в ночлежке на нарах тоже невозможно было оставаться, и Михаил устроил меня в комнате старого большевика, рабочего-металлиста... Кризис болезни прошел, и я начал выздоравливать — молодой организм победил. Прощаясь, врач сказал: «Благодари родителей, что наделили тебя крепким организмом -будешь долго жить» [Каганович 1997: 57-58].
© Базылев В. Н.
